Гроздь винограда для человека с ружьем

Николай Трофимович Мелюшков

Югославские партизаны называли его «братушкой» ...

Солнечно—сладкий виноград и жестоко—кровавая война — такое вот необычное сочетание очередного сюжета...

История простого паренька Кольки Мелюшкова родом из белорусской деревни Лапезы, который попал вначале в окружение, а затем в плен под городом Вележем и,как раскинувшиеся на Балканах густые виноградники с золотыми гроздьями и их мужественные хозяева—виноградари спасли ему жизнь...

Ботинки за хорошую учебу

— Очень хочется послушать, как вы попали в партизаны Югославии...

Наступившая пауза как момент истины: готов человек к исповеди или нет. К правде, идущей от самого сердца, которую не всегда доверишь даже близкому человеку, не то что заезжему журналисту. А тут случай и вовсе особенный: слишком долго пережитое должно было держаться втуне, внутри, не востребованное по очень разным причинам...

— В хуторской деревушке Лапезы, где я родился в 1923 году, всего 10 жителей было. Мой дед, батька и матка оттуда, — очень тихим голосом нарушает тишину дома его хозяин.

— Когда подрос и отгонял в поле, батька повел в школу. Учитель, фамилия его была Краснобаев, спросил, сколько мне лет. Батька отвечает: «А к Миколе 7 будет». «Э нет, — отвечает учитель, — еще мал». Ну зиму я отмаячил дома. На следующий год опять пошел в школу, на этот раз в другую деревню. Там уже приняли. На уроки в лаптях ходил. Старшая сестра помогала учиться — память у нее хорошая была. Премию мне дали за учебу — ботинки.

— Это в каком классе? — уточняю.

— Первый закончил. До четырех классов я хорошо учился. А в пятом началось оканье—аканье всякое, никак не мог разобраться. Хвастаться не буду: в 5—м и 6—м классах по два года сидел. Седьмой, правда, закончил. Поступал в кинотехникум в Витебск. Тянуло меня кино.

— Но не прошел по диктовке. А тут как раз в Городке недобор в сельхозтехникуме. И преподаватель, историк, говорит: «Хлопцы, кто не сдал, забирайте документы, поедем в Городок». Я обрадовался, что к дому ближе. Мы ж в то время все чаще пешком добирались в город. Некоторые на конях ездили, у кого они были. Ладно, посадили нас в машину, привезли в Городок в общежитие. Там переночевал, наутро написал диктовку.

— На этот раз без ошибок?

— Гм... После обеда объявляют: принят. Это было в 1939 году. На лошадях до Москвы Можно представить радость парня, который стал студентом. Отцу с матерью тоже утешение — вот—вот кормильцем будет, специалистом. Однако вышло все по—иному...

— На второй курс перешел, и тут объявили: стипендия только отличникам. А мне до отличников далеко. Ну и сел я в галошу, накрылись мои 60 рублей стипендии. А без нее никак. Батька ж с маткой как работали? На трудодни. Весь 1940—й я дома отсидел. А в апреле сорок первого завербовался в Западную Белоруссию на строительство железной дороги Крулевщизна — Лепель. Сначала рядовым работал, на заготовке камней, раздерновке будущего железнодорожного полотна — верхний слой дерна снимали. В начале лета начальство приехало и поставило задачу стройку ускорить. Поставили меня табельщиком. Ну, думаю, слава Богу, теперь заживу! 300 рублей оклад, работа чистая...

Но опять все произошло согласно присказке: человек предполагает, а Бог располагает. Началась война.

— Крулевщизну уже бомбили. Все, кто мог, эвакуировались. Нам транспорта не дали. Хорошо, были лошади рабочие. На них мы и двинулись. Друг мой остался и погиб тут, а я, как говорится, не «химичил». До Орши добрались — и ее бомбят. Поехали дальше. Под Смоленском немцы нас погоняли самолетами, но ничего, выбрались из—под бомбежки. Протасов, наш железнодорожный мастер, 4 гайки на петлицах имел, привел нас в контору железнодорожного строительства. А там хоть шаром покати, никого нет, эвакуировались все. Мы решили дальше ехать.

— На лошадях? — удивляюсь я.

— До самой Москвы так добирались. Из Смоленска — на Вязьму. Там три дня отстояли, Протасов надеялся, на какой—нибудь эшелон сядем. Не пришлось. Так что на своих конях в столицу прибыли. Остановились в соснячке неподалеку от Савеловского вокзала. Через некоторое время вдруг подъезжает легковая машина. Вылезает из нее наш Ткачев, рабочий. И какое—то начальство. Поздоровались и спрашивают: «Ваш человек?» Наш, отвечаем. «А где ваше начальство?» — продолжают расспросы. Позвали мы своего мастера. А те ему и говорят: «Нам нужны люди, желательно непризывного возраста». Или очень молодые, или уже старые. Протасов подобрал таких человек 20 — в госпиталь вольнонаемными.

— И вы в том числе?

— И я в том числе. Заготовку дров делали, песка. А когда воздушная тревога начиналась, лезли на крышу или чердак, а там — ящик с песком, бочка с водой, клещи: чтобы зажигалки гасить, вот. Так мы и работали, пока немцы не подошли вплотную к Москве. А тогда госпиталь эвакуировали в Арзамас — а он немаленький был, четыре 4—этажных П—образных корпуса. В Арзамасе я перезимовал, а весной меня призвали в армию. Попал вначале в учебный батальон в Муром, присвоили мне сержанта — и в апреле 1942 года направили на фронт. На Западный, был в начале войны такой.

Из Шклова — в Загреб

Николай Мелюшков попал вначале в окружение, а затем в плен под городом Вележем. «Не повезло», — так лапидарно описал свою военную драму.

— В Демидове в Смоленской области был в лагере. Нас, несколько человек, взяли на работу немцы. Перевезли в Шклов. Мы стали догадываться, что на могилевском направлении наши потрепали немцев. Затем нас посадили в поезд и повезли. Куда, мы не знали. Привезли в Загреб в Югославии, разместили в деревне неподалеку. Там мы с братушками познакомились — немцы за нами меньше присматривали, колючей проволоки не было. И 8 февраля 1943 года нас шестеро самых заядлых — были ж такие, что и продать могли — сбежали.

Он говорит не предать, а продать, но меня не коробит эта просторечная трансформация. Во—первых, слова—то, по сути, одного корня. А во—вторых, ценой предательства в тех роковых обстоятельствах многие действительно покупали себе жизнь.

— И далеко можно было убежать без документов? — удивляюсь я.

Будто почувствовав сомнение, он повышает голос: «Там верили нам». И после паузы еще тверже добавляет: «Верили».

— С нами один москвич был, Миша Пивоваров, на год или два меня старше. Познакомился с местными студентами и стал договариваться о побеге. И договорился. Те подошли к самому нашему расположению в деревне. Вплотную, по винограднику. И вывели нас. Один шел впереди всей группы, второй сзади. Цепочкой выбирались.

— И немцы не стреляли?

— Немцы не видели ничего и не знали. А местные хорошо подготовились. Подходим к большаку — там уже двое стоят. Поздоровались, а они в ответ: «Тут можно идти свободно». Мы дальше пошли. Подошли к железной дороге Загреб — Белград, которая охранялась, двое нас и там встречают. Перевели, а потом говорят: «Ну, братушки, теперь бояться нечего, здесь швабы не бывают». И мы пошли дальше. Приходим в деревню, нас встречают как гостей. Окорок на столе, графин вина. Посидели, попили вина, приходит мужик, рослый, здоровый: «Ну что, братушки, идемо за мно», — идем со мной, значит. Тут уже и снег пошел. Повел он нас по кустам и канавам. В селе, куда пришли, поднял старосту и говорит: «Вот, братушки—русы, надо определить». Тот развел нас по два человека в хату. Переночевали. Наутро позавтракали, и уже новому провожатому нас передали. Он опять привел нас в другую деревню, с огородов. А там — партизанский часовой. Как увидел нас шестерых в немецкой форме, побледнел как полотно. А наш провожатый смеется: мол, не бойся, это братушки—русские. Нам немцы свою поношенную амуницию выдавали.

Так 20—летний Колька оказался в рядах руководимого Иосипом Броз Тито югославского Сопротивления.

Джурджа зашивает брюки

Война глазами партизана Мелюшкова — тяжелая борьба за выживание. Каждодневное сопротивление фашистской агрессии, когда на рожон зря не лезли, но и себя в обиду не давали. Такая тактика борьбы с немцами была у югославского маршала Тито, отвоевавшего у врагов треть страны.

— Сперва мы были в Хорватии, в партизанской бригаде. А потом перешли в Сербию, там русская рота была. Помню, штурмовали железнодорожный переезд. Я впутался в так называемого козла из колючей проволоки и распотрошил брюки. А была у нас санитарка по имени Джурджа. «Микола, — говорит, — снимай брюки, я их тебе зашью». И зашила. Позже партизаны выдали мне английскую форму. А еще там была Нада. Джурджа и Нада однажды спасли меня от холода. Из Боснии в Хорватию перебрасывался обоз с партией трофейного оружия. Нам следовало сидеть в засаде, в огороде. Командир взвода показал мне мое место. Пошел я туда и провалился под снегом в лужу. Всех богов вспомнил! Февраль, ледяная вода под снегом. Стал снимать одежду, чтобы выжать. И тут девушки приносят мне одеяло трофейное, немецкое. Притащил я на радостях два снопа кукурузной соломы, чтобы не на мокрой земле лежать, в одеяло закрутился.

«А ведь они жизнь спасли», — думаю я. И вслух задаю самый традиционный и самый жестокий вопрос: «А немца хоть одного вы убили?»

— Проверять же не пойдешь после каждого выстрела, — усмехается он. — Мне сначала дали венгерскую винтовку еще старого образца. И один патрон.

— Да уж, вояка! — улыбаюсь я. — Спрашиваю: для немцев или для себя его беречь? Мне в ответ: «А у нас оружейных фабрик нет. Ты немца убей, а его оружие забери».

Югославские партизаны пользовались еще тем оружием, что осталось после капитуляции Италии. Переводчик нам рассказывал, что достались тогда местным патриотам даже танки. У меня тоже итальянский пулемет был, потом карабин. Но мне не понравилось: ослепительный свет при выстреле. Как полыхнет, не видишь ничего! Я и сам на мушке не один раз был. Но, наверное, суждено мне было выжить...

— Считаете себя счастливым, что там оказались?

— Да. Наверное, я Богу нужен был живым. Как говорится, прошел огонь, воду и медные трубы. Не попал к черту в зубы, жив остался.

— В каждой деревне, куда мы приходили, нас встречали накрытым столом. И обязательно кувшин вина. Но больше всего мне запомнился ночлег в деревне в Сербии. В хате, куда мы попросились на ночь с другом, были две женщины — пожилая и молодая. И пацан лет четырех. Нас уложили спать на перинах. И одеяло пуховое дали. Выспались мы с ним, а когда встали — видим: наши ботинки вымыты, высушены и смазаны. Мы глаза вытаращили: за что, не цари ж или короли какие! А пожилая женщина нам говорит: «Мы вам должны. Нас бы швабы перекололи, как поросят, если б не Црвена Армия». Вот как! Город, кажется, Шабац назывался.

Картошка — к вину закуска

И так было по всей, уверяет Николай Трофимович, распавшейся ныне на самостоятельные государства Югославии. Столь же тепло относились к Кольке—белорусу и в Болгарии, куда он попал, уже будучи в действующей Красной Армии, в 1945 году.

— Значит, сразу после освобождения Югославии попали в Красную Армию? Неужто без проблем?

— Особый отдел нас проверял. Там «цедилку» проходили. Вопросы: где попал в плен, при каких обстоятельствах.

— И никаких сложностей?

— Одного из нашей группы таскали целую неделю. А я первый раз пришел, на вопросы ответил, тут мне товарищ «особист» и говорит: «Иди подумай, а потом придешь и скажешь правду». Я вышел, посидел, вызывают обратно. Опять то же самое повторил. Больше не вызывали...

Автор: Людмила Селицкая