Мать Мария

Из серии очерков ветерана войны Гребёнкина Николая Ивановича, участника партизанского движения на Беларуси

Хутор Марии и Андрея Гуриных, зажатый ладонями леса, напоминал уголок земли, где царили исконная тишина и покой. Было начало мая 1942 года. В эти весенние дни природа подарила для травы и деревьев самые нежные краски.

— А ну, догони, — кричал своей старшей сестре Стеше Федя Гурин, свернув напрямую к лесу.

— Мне тебя уже не догнать, — сказала Стеша, — ты уже подрос и бегаешь быстрее. Подожди, пойдём вместе.

Когда прошли опушку леса, то столкнулись с группой вооруженных людей. Стеша, растерявшись, не знала что делать, только всё прятала за спину брата.

— Не бойся нас, девочка, — сказал один из мужчин. — Мы хотим с вами поговорить.

Партизан интересовало положение в соседней деревне, часто ли появляются там полицаи и гитлеровцы. Стеша, что знала рассказала. Затем дети быстренько прибежали домой и наперебой начали рассказывать матери с отцом о встрече. Мать Мария Ивановна Гурина, пригрозив детям, строго сказала:

— Об этом никому ни слова. Если кто узнает — нам смерть.

А мужу Андрею моргнула и позвала в сени.

— На, быстренько им отнеси, — сказала она и достала несколько буханок хлеба, кусок сала.

Однако Андрей партизан уже там не застал.

Через несколько дней они сами посетили дом Гурина. С хозяином дома разговаривал о местных событиях партизан в кожаной куртке и военной фуражке, из-под которой выбивался чёрный чуб. Это был командир отряда Михаил Чайковский. После этой встречи Мария и Андрей Гурины стали первыми из числа связных отряда имени Котовского.

Летом того же года партизаны-котовцы из Сенежичского леса передислоцировались в Налибокскую пущу для установления контактов с другими отрядами. Связь с Гуриными в это время уже не поддерживалась. Но немецкая разведка имела в деревнях своих конфидентов. Они следили за крестьянами, доносили на людей. В жандармерию поступил донос и на Гуриных.

Семья поздно заметила машины с карателями. Убегать было некуда. Немцы уже окружили всё вокруг. В дом вошёл гитлеровец. Он приказал им подняться со скамейки, поставил у стены и направил на них автомат. Мария, зная мягкий характер мужа, повернулась к Андрею и шепнула, чтобы он держался. Фашист заметил это и ударил её один, второй раз нагайкой по голове. По разбитому лицу потекла кровь. Она, стиснув зубы, терпела. Ничего не найдя, каратели поехали, прихватив с собой Андрея. Домой тот уже не вернулся, был, безусловно, замучен.

Через три дня утром второй карательный отряд снова наведался в деревни Сенежичи и Матёшицы. На хуторе у Гуриных тогда никого не было. Мария ещё с минувшего дня не вернулась из Новогрудка, куда пошла, чтобы узнать о муже. Но на вопрос об Андрее ей ничего не ответили. Она возвращалась из города именно в то время, когда из хутора уезжали каратели. Возле деревни Мария встретила мужчин, которые сбежали при появлении гитлеровцев в лес, а теперь возвращались домой.

— Немцы у вас были, — сказал дядька, — всё забрали из дома и поехали. Твоя свекровь и дети уцелели, так как ночевали в деревне, а теперь пошли на хутор. Он не знал, что немцы, сделав отъезд «на показ», оставили на хуторе засаду.

Подойдя к дому, Мария увидела открытые двери хозяйственных построек. «Всё разграбили», — подумала она и заглянула в сарай. Дуло автомата отбросила её обратно, и гитлеровец приказал ей идти в дом. Там в уголке, лицом к стене, стояла Стефанида. Мария бросилась к ней.

— Доченька, родная...

Оккупант оттащил её назад и, пригрозив автоматом, приказал не разговаривать с дочерью. Так и стояли они, не произнеся ни слова.

Соседи, родственники тоже не знали, что происходит на хуторе и шли по одному, чтобы посочувствовать Марии, утешить по случаю несчастья. Каратели их сразу же загоняли в гумно, приказывали ложиться на землю, и всё спрашивали:

— Где находятся партизаны, к кому приходят, когда ещё придут?

Все молчали. Только слышен был плач меньших детей — Феди и Раи. Беззвучно плакала и Мария от бессилия чем-либо помочь и успокоить их. Она, как заведенная, на все вопросы гитлеровцев отвечала:

— Не знаю, не знаю...

Ночь провели в тревоге. Она с детьми в доме, остальные — в гумне. Мария думала об одном: только бы в этот момент не появились партизаны. Она не знала, что отряд перешёл далеко в Налибокскую пущу.

Рассвет начался с крика гитлеровца, который приказал всем подниматься. Пистолетом он показал Марии идти в гумно. Открыв дверь, она сразу же увидела свою свекровь. Та лежала, раскинув руки, и Мария поняла: убита. Сзади грохнул выстрел. Она сначала не поняла, что с ней случилось. Пошатнувшись, уцепилась за стену. Хотелось повернуться, посмотреть. Не успела, что-то опять больно обожгло рот, выперло язык, потекла кровь. Мария сползла по стене, однако сознание не потеряла.

Каратель вышел и вернулся со Стефанидой. Мария хотела подняться, броситься к дочери, заслонить её своим телом. Но не смогла двигаться. Она снова услышала выстрел. Стеша не упала, только удивленно осматривалась. Убийца выстрелил во второй раз. Девушка медленно опустилась на землю и поползла к матери. Она словно хотела у неё просить помощи. Но Мария потеряла сознание. Стеша умерла не дотянувшись до родной материнской руки.

В доме шла расправа над остальными детьми. Гитлеровец подошёл к кровати, на которой лежали Рая и Федя. Маленькая испуганно плакала, поглядывая убийце в глаза. Федя прижимал её к себе, отодвигая к стене. Палач поднял пистолет и выстрелил. Девочка замолчала, а Федя чувствуя предсмертные конвульсии её тельца, поднялся, хотел что-то сказать, но пуля скосила и его.

Враги подожгли дом. Затем вошли в гумно. Проверив, все ли мёртвые, гутлеровцы на каждое тело набросали соломы и подожгли. Мария очнулась от страшной боли. Гумно наполнялась дымом, дышать становилось всё тяжелее и тяжелее. И она вспомнила, что в стене на высоте метра было окно. Может эта мысль, что есть хоть какая-то надежда вырваться из ада, и придала ей силы. Она поползла, преодолевая боль, метр за метром к окну. Но оно было забито доской. Крича от боли, оторвала её. Приподнялась и вывалилась во двор, а потом поползла в лес.

Затем она видела, как от дома отъехали гитлеровцы. А пламя уничтожало дом, гумно, где горели её дети. Мария плакала, слезы текли по её лицу, смешивались с кровью. Три дня пролежала она в лесу, но смерть и на этот раз отступила. Обессиленную нашли и выходили её односельчане. Медленно возвращалась она к жизни. Только через всё лицо пролёг глубокий шрам от избиения нагайкой.

Через некоторое время после этой ужасной расправы оккупанты создали в Сенежичском имении полицейский участок, во главе которого был поставлен тот самый палач, который уничтожил семью Гуриных. Он узнал, что расстрелянная и горевшая Мария осталась живой. И велел он полицаям найти и привести её. Может, таким образом, он хотел «реабилитировать» себя в её глазах. Мария узнала об этом и собиралась идти. Перенеся такие страдания, она не имела уже страха и ей хотелось одного: плюнуть палачу в глаза и умереть. Однако родственники не пустили, прятали и берегли её в лесу.

В послевоенные годы в д. Сенежичи, неподалёку от школы, был установлен памятник жертвам фашизма. На его открытии присутствовала вдова Мария Ивановна Гурина. Среди многих фамилий и имён на обелиске можно было прочитать и такие:

Андрей Гурин, 45 лет;

Наталья Гурина — мать Андрея, 65 лет;

Стефанида Гурина — дочь, 16 лет;

Федя Гурин — сын, 13 лет;

Рая Гурина — дочь, 4 года.

В одном из произведений о войне белорусский литератор Валентин Тавлай написал о расправе над семьёй Гуриных следующие строки: «Замученные пятеро из их семьи — это всего пять капель в море пролитой народной крови, и в каждой капле мы видим яркий отпечаток лица бесчеловечных убийц, фашистского зверства. Когда победившее фашизм человечество будет судить этих уродов, наш белорусский народ, который понёс огромные жертвы, представит акты об убийствах в Тростенце, Колдычеве и о сотнях других массовых могил. Народ не забудет привести на большой суд своего свидетеля — эту мать-мученицу Марию со шрамом на лице».

Данные предоставил Гребёнкин Николай Николаевич — младший сын бывшего партизана.