|
Спецпроект Издательского дома «Беларусь сегодня» и Национального архива Беларуси |
|
Николай Семко - Мои детские воспоминания о войне
И хотя на день моих воспоминаний мне было неполных пять лет, я кажется, хорошо помню даже ту одежку, в которую я был одет 22 июня 1941года. Короткие полотняные штанишки с одной почему-то шлеёй через плечо, белая маечка, на голове расшитая «золотом» тюбетейка, на ногах — босиком.
День был выходным, хотя для нас деревенских мальчишек все дни были как один большой выходной, не доросли ещё до того возраста, чтобы оказывать серьёзную помощь родителям. Так, если может за гусями или утками присмотреть. И как я помню, они были такими же смышлёными, как и мы, сами знали пору, когда вернуться из речки на ужин и ночлег.
Ну, так вот, в этот чудесный, жаркий июньский день, мы, а это человек пять-шесть деревенских мальчишек, как те галки сидели на соседском заборе (сооружение из четырёх длинных жердей на опорах) под тенью лип и раздумывали над тем, как нам изловить этих нахалов (воробьи), которые в двух шагах от нас «купались» в дорожной пыли. Предложений было много. Хорошо бы притащить сюда корыто. Поставить на подпорку, привязав к ней верёвку. Собрались воробьи, дернул за верёвку, и попались. Правда будут ли они нас ждать, пока мы притащим корыто. И какой смысл воробьям лезть в тень под корыто? Спорили до тех пор, пока не услышали какой-то незнакомый гул.
Где гудит и что гудит, не поймём. Наконец поняли, что в небе. В синем, без единого облачка небе, мы увидели такую птицу, что у нас из груди чуть не выпорхнули наши сердечки.
Высоко-высоко в небе летела серебристая птица неизвестной породы, и от неё доносился монотонный гул. Конечно же, никто из нас никогда такого не видел. Через какое-то время Лёня (мой старший брат), произнёс: «аэроплан», он старик, окончил первый класс, и в букваре видел похожую картинку.
Некоторое время, открыв рты и затаив дыхание, мы следили за полётом этого чуда. И вот кто-то воскликнул, что из «аэроплана» что-то падает. Так еле заметная черная точка, очень высоко было.
Неожиданно эта «точка» рассыпается на многие тысячи белых лепестков, которые постепенно закрывают всю небесную сферу над нашими головами, даже солнце как бы в испуге потемнело.
Очень долго продолжался этот звездопад. Лёня первым приходит в себя и кричит: «это газеты»! и первым прыгает с забора. Мы за ним. Я приземлился неудачно, на колени, голенью правой ноги на донышко битой бутылки, шрам на всю жизнь остался.
Мальчишки рванули на луг собирать газеты. Я не помню, каким образом перемахнул «шлях» и оказался дома, правая нога вся в крови, а стекло так и торчит в голени. Мать заголосила, а потом бросилась за фельдшером.
Дедушка-фельдшер извлёк стекло, перевязал, потрепал по голове и ушел. Я, было, сделал попытку бежать на луг за газетами, но мать, стеганув меня полотенцем, приказала лежать.Обидно.
Вскоре радостный Лёня принёс несколько газет, оказалось хоть и закрыли всё небо, но разлетелись, очевидно, по всему району.
— Это тебе на «закрутки»! Это Лёня отдаёт газеты деду. Мамин отец Филипп очень плохо видел, но дымил как паровоз. Табак выращивал в огороде, а вот с бумагой для «закруток» или «козьих ножек» были большие проблемы.
Читать газеты мать не стала, была занята своими домашними делами, словно газеты с неба сыпались постоянно. Отца дома не было. Детям казалось, что газета только и служит для того чтоб свернуть самокрутку, да и читать только Аня — старшая сестра наверно могла. Три класса школы окончила. К вечеру дома появился отец с газетой в руках. Увидев, что в доме полно газет, начал расспрашивать мать, что она думает. А она не соображает о чем разговор. Отец рассказал, что в газетах написано сообщение для населения, что началась ВОЙНА.
Для нас детей с этого дня вроде ничего не изменилось, а вот родители как-то тише стали разговаривать и нас ласкать, хотя я этого с пелёнок не люблю. Через несколько дней к дому подъехала «полуторка» с какими-то людьми. Среди них жена маминого брата, Антонина Александровна с сынишкой Игорем, моим одногодком. Она медик и её мобилизовали в армию. Распрощались, и на этой же «полуторке», собрав в дорогу некоторое количество продуктов, она укатила в неизвестность.
С появлением Игоря у нас появились не только новые игрушки, но и новые игры, о которых мы и не знали. Жизнь стала веселее. Мы не понимали, что идёт где-то страшная война и играли в свою детскую войнушку. Родители, правда, часто нас приструнивали, когда мы уж очень сильно увлечёмся своей «войной».
Как-то прибегает с улицы Игорь и кричит нам с Лёней: -Айда на охоту, будем стрелять ворон! Там мальчишки во главе с «большим пацаном» пошли к Гравке (речка) стрелять ворон из настоящей винтовки!
Мы бежим к речке. «Большим» оказался местный пастушок лет четырнадцати, имя не помню, взрослый — не ровня нам был. Собралось нас человек шесть — семь. Наш «охотник» вытащил из ивняка винтовку, садится на купину и нам дает команду:
— Садись!
Мы словно цыплята уселись вокруг матки. А ворон над нами кружило действительно много, словно ждали какого-то чуда. Стрелок передернул затвор и начал целить в небо. Раздался оглушительный выстрел, если бы мы не сидели, очевидно, упали бы на землю. Первым пришёл в чувство стрелок и бросился через речку в лес. Мы все в крови, кто меньше кто больше. Винтовку разорвало, ствол, очевидно, был забит грязью. Больше всего осколков, как потом выяснилось, досталось мне. Три в груди и три во лбу. У Лёни три в груди, Игорю только немного нос царапнуло. Стрелок, как потом выяснилось, чуть не потерял левую руку.
Домой пришли окровавленными, особенно я, с головы до ног. Совершенно испортил свою любимую тюбетейку. Прикрывал голову, чтоб кровь не заливала глаза. Дома слёзы матери и ремень отца. Выдержали. Привели фельдшера, сделал нам с Лёней перевязки, а Игорю мазнул по носу йодом. Как он завидовал нам с Лёней, мы смотрелись настоящими героями.
Осколки со лба я выковырял уже после освобождения в 1944 году, сидя на уроке в первом классе. Для учительницы это был шок. Ученик на уроке заливается кровью, что да как непонятно. Меня срочно повели в больницу. Там осмотрели, перевязали и отпустили. Один осколок сидит в груди по сей день, не беспокоит и ладно.
А потом в одну из ночей у нас появились «гости». Почти всё руководство Осиповичского райисполкома с его председателем Николаем Филипповичем Королём. Это были, как япотом узнал: С.А.Мазур, И.Б.Гнедько, Р.Х.Голанд,К.А.Рубинов и А.В.Шиенок. Каждый из них был вооружен револьвером «Наган» и оставлены они были для ведения партизанской войны в тылу врага. Для ведения партизанской войны требовались люди и оружие, не говоря о продовольствии. Моему отцу Семко Николаю Клеменьтьевичу и поручили это нелёгкое дело.
Кстати Николай Филиппович Король во время войны был переименован в Н.Ф.Королёва. Не помню от кого слышал версию, что произошло это с подачи Верховного Главнокомандующего Иосифа Виссарионовича СТАЛИНА. Просматривая список представленных к высокой правительственной награде, Сталин обратил внимание на фамилию Король и сказал: — Не может быть в советской стране никаких «королей»! П.К.Пономаренко тут же «ошибку» исправил, может это «легенда», кто это слышал? И жил мой дядя, Герой Советского Союза под фамилией Королёв до смерти в 1972 году. Ночью, накормив пришедших и собрав кое — что из харчей, отец отвёл гостей на один из островов Лукомского болота. Так эти первые пять человек и стали основой партизанского отряда, бригады, а потом и соединения.
Итак почти две недели идёт война, а в нашей деревне тишина и спокойствие. Крестьяне продолжают работать в колхозе. Лесозавод, где отец работал до войны, работу прекратил. Большинство мужчин были мобилизованы в армию.
Где-то у горизонта иногда слышен был какой-то гул, но рассмотреть ничего не удавалось.
Самый разгар лета и мы вчетвером, во главе с Аней ушли в лес за поселок Партизан за ягодами. Собрали немного ягод, и нашли в брезентовой сумке две железяки. Аня решила что это что-то военное. Припрятали. А вечером Аня с отцом ходили за находкой. Это оказались ручные, противопехотные гранаты, которые той же ночью, вместе с продуктами были доставлены на остров. Там первые партизаны вырыли и благоустроили себе землянку. В ней и нам потом пришлось какое-то время пожить.
Собралось там тогда семьи три или четыре, все родственники. Пополнения в отряде пока не было, хотя отец усиленно занимался этим вопросом. Встречались иногда отцу отступающие одинокие вояки. Оборванные, изможденные, не бритые, иногда с оружием, в большинстве без. На предложение вступить в партизанский отряд, как правило, отказывались. Оружие отдавали за кусок хлеба и брели дальше на восток. Другие расспрашивали об одиноких женщинах в ближайших деревнях и пристраивались к ним.
А мы во главе с Аней, по заданию отца, ежедневно бродили по окрестным лесам в поисках оружия. Один раз повезло, мы нашли, как я теперь понимаю пулемет Дегтярева с круглым диском. Тяжеленная штука, тащить не смогли. Прикрыли лапками, и ночью он оказался в отряде.
Запомнился такой случай. Играли в песке прямо на шляху против дома, видим такую картину: со стороны «двора», имение Радивилов, идёт воин с винтовкой. Такой же страшный заросший бродяга в оборванной одежде. На мосту через Гринькину канаву, извлекает затвор и бросает в заводь по одну сторону моста, потом берёт винтовку за ствол и прикладом бьёт о перила, обломки бросает по другую сторону моста. Сам ушёл не по шляху, а повернул в деревню, может искать пристанище у какой молодки.
Когда мы рассказали об увиденном отцу, он на следующее утро ушёл с «таптухой» на канаву «ловить рыбку». Ствол нашёл быстро, а с затвором пришлось «ловить рыбку» очень долго, железка не большая, а ил в водоеме глубокий. Нащупал босыми ногами и достал. За несколько часов поиска так замутил воду, что рыбу брал голыми руками. Щучки и караси высовывали свои головы на поверхность, чтоб подышать свежим воздухом. Хватай и выбрасывай на лужайку. Так что и оружие нашел, и рыбки свежей принёс.
Война шла где-то стороной. Немцы не беспокоят, хотя ближайший гарнизон в Лапичском военном городке. Наша деревня Аминовичи километрах в восьми от немчури и только разбитая дорога не позволяла немцам и полицаям разгуливать по ближайшим деревням. Когда — то это был знаменитый тракт, по которому проезжала царица Екатерина. Но это на лошадях, а для машин были нешуточные проблемы. Правда позже, когда немцам потребовалась эта дорога, проблему решили быстро. Согнали на проблемные участки население из ближайших деревень. Лопаты, тачки и рабсила — решение вопроса. Отец до начала войны работал мастером на лесозаводе. А когда работа прекратилась, полностью посвятил себя организации партизанского отряда. Он и снабженец и связной и разведчик. И всё это при строгой конспирации, кроме семьи никто не должен ничего даже заподозрить.
Николаю Филипповичу очень хотелось увидеть сына Игоря. Получив от отца инструкцию, Аня ведёт нас в лес «за ягодами». Приходим в лес за поселок Партизан (теперь ничего не напомнит незнакомцу, что здесь было около десятка домов), и неожиданно встречаем какого-то страшного дядьку. В кожаном пальто с башлыком или каким-то мешком с дырой для лица. В каких-то очках, как у лётчиков на старых картинках, через плечо на ремне кожаная сумка. Только Аня знает кто это. Мы жмемся друг к другу. Страшно, что за лесовик такой? Говорит что он добрый и достав из сумки красивый цветной карандаш, половина красная, другая синяя, склонился к Игорю и отдает ему карандаш. Берёт Игоря на руки и осыпает поцелуями. Я завидовал Игорю, не за поцелуи, что я маленький, за карандаш.
Как отец не скрывал свою деятельность, кто-то предал, а скорее хорошо сработала немецкая разведка. Однажды утром нагрянули немцы и забрали отца в Лапичский военгородок. Там он увидел своего друга Рудко, с которым работал на лесозаводе, в немецкой форме в чине майора. Вот те на! В какие-то давние годы в Аминовичах поселились две немецкие семьи. Жили как все, работали кто где. Кто в колхозе, кто учителем, а дружок отца тоже мастером на лесозаводе и значит всю жизнь работал на немецкую разведку. Допрашивали отца с пристрастием. Вопрос был один:
— Где Король?
Отец клянётся что не знает, последний раз встречал в мае месяце в Осиповичах. Не верят и выбивают показания шомполами, а вернее специально изготовленными для пыток тростями. На стальную пружинную проволоку плотно одеты очевидно с помощью клея кожаные колечки с последующей обработкой формы. Рукоять толще, ударная часть тоньше, гибкая. После войны, в одном из разрушенных помещений военгородка я нашёл такой немного обгоревший хлыст и отец рассказал как его пытали немцы. Били, отливали водой и снова били. И так целый день до вечера. Когда увидели, что он не то что говорить, а и стонать перестал выбросили на помойку на берег Свислочи.
Придя ночью в сознание, отец уполз в заросли и через несколько дней приполз в буквальном смысле домой. Залечивал раны в гумне в соломе, куда мать с большой предосторожностью носила еду и лекарства. На вопросы селян мать отвечала, что как забрали немцы так больше ничего не знает.И отца своего Филиппа Степановича, вместе с Игорем она отвела к сестре Наде, на посёлок Партизан, сразу как немцы увезли отца. Неизвестно кто из сельчан предатель? Кто-то же доложил немцам о нашем родстве с Н.Ф.Королём.
Что касается его сына Игоря, то отец вскоре забрал его к себе в отряд. Как потом оказалось — зря.
Как только отец залечил свои раны и немного окреп, решили всей семьёй бежать в лес к партизанам. Наш дядюшка отказался брать детей в отряд, да и отцу сказал, что он больше принесёт пользы партизанам живя в деревне. Конечно, даже когда он лежал в гумне еле живой, Аня с Лёней носили еду для партизан на опушку леса у поселка Воля. А тут вдруг, дети в отряде будут помехой, кормить их надо.
После такого отказа решили с побегом в лес повременить. Уберётся урожай, легче будет жить в лесу. Никаких запасов заготовить не удалось. Как отец не берегся, кто-то все же доложил фашистам, что он дома. Ранним утром прикатили немцы, на грузовике и мотоциклах с коляской. Окружили усадьбу и взяли отца как говорится тёпленьким. Несколько часов допрашивали и били на этот раз чем попало, какими-то цепочками били и давили. Сейчас разобрался, это что-то для чистки ствола у карабина.
На площади среди деревни, у недостроенного клуба, собрали всех селян. Отцу на грудь повесили доску с надписью «ПАРТИЗАН» и поставили к стене сруба на расстрел. Напротив расположился мотоцикл с коляской на которой установлен пулемёт. Немецкий офицер что-то гергетал по-своему, переводчик переводил. А потом получилось так как видимо и был написан весь сценарий «казни партизана». Приезжает одинокий мотоциклист с пакетом. Старший офицер прочитал, погергетали по-своему и укатили, отец остался у сруба жив. Как я сейчас понимаю, фашисты как правило при казни любили жертву вешать на виду у населения. В данном случае им убийство отца не давало ни каких козырей. Им нужен был Король. Как потом рассуждал отец это спас его от смерти дружок Рудко. Явно на этот раз кто-то спас, но здесь очевидно была разыграна спецоперация.
После этого случая отец решил больше не рисковать и уйти в лес. Иногда ночью, иногда рано утром забежит поесть и снова в лагерь. В то время когда он в доме, на улице дежурят Аня и Лёня, чтоб предупредить, когда вдалеке на шляху увидят немецкие машины.
Но в одно такое утро немцы появились совсем не с той стороны откуда обычно. На этот раз они прикатили со стороны Погорелого. А наши дозорные смотрели на шлях в сторону Лапич. Услышав за спиной гул машин, они не успели заблаговременно предупредить отца. Отец успел только выскочить в огород и пробрался по борозде в высокую густую рожь, которая росла прямо у дома. Аккуратно пробрался по борозде и залёг.
Усадьба моментально была оцеплена эсэсовцами. Наша усадьба со всеми постройками располагалась по правую сторону дороги, если смотреть со стороны Лапич, вся деревня располагалась по левой стороне. Немцы обшарили все постройки. Отца не находят. Мать говорит переводчику, что отец ушел на колхозное поле. Там уже кое что из урожая убирали. Мать волокут к машине, я как самый малый цепляюсь за юбку. Фашист хватает меня и кованным сапогом отправляет словно футбольный мяч в придорожную канаву.
Одна машина увезла мать на поиски отца, остальные начали грабёж. Переловили и передавили всех курей. Забрали запасы сала и яиц. Словно метлой в доме и кладовой подчистили, не сказать что они с голодухи пухли. Огород перетоптали. Даже морковь, помидоры и огурцы лучшие выбрали, остальное перетоптали, словно стадо слонов прошло. Рожь прочесывали вдоль и поперек. Отец видел солдатские ботинки, идущие прямо на него, но буквально в трех метрах свернувшие в сторону. Повезло, в сорочке родился!
В поле, не найдя отца, фашисты так избили берёзовыми прутьями мать, что одежда не выдержала, на ленточки посекли. Бросили в поле и укатили к дому. Испоганив всё в доме и огороде, фашисты собрались уезжать. И тут наш любимец «ПОТАП» встал на защиту собственности. Умнейший был пёс. Высокий, здоровенный крепыш. Зимой с отцом на охоте если поднял зайца, стрелять не надо, в зубах принесёт. Во дворе сторож был незаменимый. На замок никогда ни одна постройка не закрывалась. Во двор и дом всех пустит, со двора не выпустит никого если рядом нет кого-то своего.
Когда немцы появились во дворе, Потап спокойно улёгся у калитки наблюдая о всём происходящем. Как только первый грабитель в одиночку направился со двора с полной фуражкой яиц, Потап принял угрожающую позу. Фашист отступил, достал пистолет и сделал несколько выстрелов. Потап упал замертво. Отец пересчитал выстрелы и подумал что немцы расстреляли всю семью. И вскоре фашисты укатили в сторону Лапич. Какое-то время отец пролежал во ржи прислушиваясь к каждому шороху. Тишина гробовая. Разве только мыши из всего живого и остались в доме, да только гудение мух было слышно. Мы трое сидели на завалинке и тихонечко плакали. Немцы укатили. Потап лежит у калитки мёртвый, где отец, где мать не знаем.
Сколько мы просидели не знаем. Потом из-за сарая выглянул отец. Увидев нас живыми-расплакался. Где мать не знаем — увезли фашисты.
Первым делом отец вырыл за огородом яму и похоронил любимого ПОТАПА.
Позже на телеге женщины привезли с поля избитую мать.
И хотя мать еле передвигалась, собрав немного одежды и кое что из овощей из огорода, мы той же ночью ушли в лес. Ночевку устроили на опушке у поселка Воля. Мать идти дальше не могла. За ночь отец с Аней сделали два рейса на наш огород. Где во тьме собрали какие-то овощи и выгребли в кладовой соль и какое-то зерно. Двое суток мать набиралась сил. Отец соорудил схрон для всего что смогли перенести на опушку леса за ночь. Унести до землянки на болоте не было никаких сил, тем более по секретным кладкам. Там на острове приличная землянка. Там оказалась мамина сестра с семьёй и какие — то еще люди. У них даже коровы были. Как они их через болото туда доставили не знаю. Вот из-за этих коров, а вернее молока, и пришлось нашей семье искать другое пристанище. Несколько раз Надя — мамина сестра выделяла кружку молока на нашу семью, но однажды её муж — куркуль запретил «делать подачки» . Своих детей кормить надо! Кстати к ним на хутор немцы не добрались, он состоял из шести — восьми домов и находился на опушке леса. Они конечно боялись что и к ним могут нагрянуть и ушли в болото. Но часто Надин муж по ночам ходил домой кормить кур, которые оставались закрытыми в сарае и приносил яйца. Нам конечно не доставалось.
Есть нечего, собираем всё что только можно собрать в лесу. Грибы, орехи, щавель и крапиву. Всё сушили, впереди зима. Отец снова попытался забрать нас в отряд и снова получил отказ. Детям не место в отряде сказал Король. Может и правда, хотя своего сына он забрал. Оставь он его с нами и жив бы мальчишка. Мы выжили и он бы с нами остался жив. Не могу найти ни каких документов, о том кому он доверил своего ребёнка? Кто повёл пятилетнего мальчика через линию фронта на «Большую землю»? Много времени я провёл в библиотеках и музеях, перечитал,наверное всё о партизанах в Беларуси, многие воспоминания и так называемые мемуары участников. Ни каких зацепок. Сплошная тайна гибели двоюродного брата. О том что Н.Ф.Королёв в августе 1942 года, отправил из отряда четырёх человек, поминается в разных источниках. Кого конкретно не найти. Все добрались благополучно, потеряв в дороге, так себе никудышного ребёнка.
Поздно я задумался о военной истории и участии в этой истории нашей семьи. Только к шестидесятилетию победы пробовал написать небольшой очерк о Герое Советского Союза Н.Ф.Королёве, и когда приступил, я понял, что знаю я очень мало. Как-то не приходилось мне лично откровенно пообщаться с дядей, я пацан деревенский, а он конечно «Человек» с большой буквы. Наверно по замкнутости своего характера, я так и не сблизился со своим дядей. С Антониной Александровной мы очень часто встречались и разговаривали, больше о литературе, которую я вдруг начал читать «запоем». Аня могла знать больше, где-то с 1948 года она училась в Могилёве и жила у дядьки. Но и она умерла раньше чем я начал свои воспоминания. Очень сожалею, что в детстве меня не интересовала жизнь моих предков. Отца моей мамы Короля Филиппа Степановича помню. Много курил, слепой, знаю где похоронен, бываю на могиле.
И больше ничего. Говорят его предки с Украины, не знаю. Предки отца точно украинских кровей. Кто-то до революции ещё купил землю в Беларуси. Какое поколение не знаю.
Что говорить о дедушках и бабушках, когда я мало чего знаю о своём отце. Стыдно. Храню отцовские военные награды, а за какие подвиги он их получил не знаю. Ладно медали, но за что отца наградили орденом КРАСНОЙ ЗВЕЗДЫ? Явно совершил какой-то подвиг. Не знаю. Почему-то не расспросил при жизни.
Сейчас только и могу вспомнить некоторые анекдотичные случаи из партизанской жизни отца, рассказанные за каким-то праздничным столом. И уж конечно не за такие проделки награждали.
Один случай был недалеко от Осиповичей. Возвращался отец после встречи с кем-то из Осиповичских подпольщиков, тогда и фамилию он называл, столько лет прошло, не помню. Кстати как я понял, в отряде он выполнял роль связного-разведчика и подчинялся непосредственно С.С.Сумченко.
Степан Сергеевич Сумченко, старший лейтенант, кадровый военный. Его прислали в Осиповичский район для организации партизанского движения. И погиб он геройски, взорвав себя и немцев гранатой, окружили, деваться некуда. Отец говорил что его предал кто-то из Осиповичских связных.
Отец имел постоянную связь с некоторыми подпольщиками из Осипович и даже помню после войны называл какие-то, но я не запомнил ни одной. В огромной диверсии на станции Осиповичи, где было уничтожено огромное количество немецкой техники он тоже рассказывал что-то.
Так вот когда-то подслушанный рассказ. Идёт отец по опушке леса недалеко от Осипович, и видит что навстречу движется полицейский обоз. Три телеги, на каждой по два полицая сидят на награбленном в деревнях, и пять наездников верхом на лошадях. Встреча не предвещала ничего хорошего, и отец притаился в кустах. И надо же такому случиться, одного из верховых палицаев мучил понос. Он прямо перед укрытием где прятался отец, спрыгивает с лошади. Набрасывает повод на сук дерева и вешает свой карабин, снимает штаны и садится почти рядом с отцом. Что делать? Обоз не останавливается. У отца, идя на подпольные встречи никогда с собой не было не только оружия, но и ножа. Видит рядом хорошую дубинку, берёт и в один прыжок обрушивает удар на голову полицая. Враг без звука падает в своё дерьмо. Отец берёт карабин, спокойно садится в седло, делает один выстрел вслед обоза и скрывается в лесу.
Потом он подарил её своему командиру С.С.Сумченко. Дружба у них была настоящая мужская. До конца своих дней отец с большой теплотой вспоминал этого ЧЕЛОВЕКА. И всегда говорил матери, если бы он остался жив, наша послевоенная жизнь пошла бы по совершенно другому пути.
Когда отцу удавалось навестить семью, он приезжал на этой чёрной как смоль кобылке. Отец за годы войны обошёл пешком почти всю Беларусь, ходил даже на полесье для связи с местными партизанами. Лошадь в его деятельности была помехой.
Другой случай с лошадьми. Отец ранним утром возвращался с задания. Туман был настолько плотным, что в трёх метрах ничего не видно. Поэтому он шёл прямо по дороге, никого не боясь. Но вдруг впереди услышал кашель и немецкую речь. Отошел с дороги, решил переждать. Несколько минут прождал, никакого движения. Решил обойти. И тут он понимает, что немцы стоят табором на дороге, может боятся продолжать движение в тумане. Другой бы обошёл и все дела. Но надо знать моего отца. Он обошёл немцев вокруг и понял, что это какой-то хозяйственный немецкий обоз. Слышно как лошади скубут на лугу у дороги траву. Подкрался к одной, не лошадь, а слон. Никогда таких огромных не видел. На уздечке с одной стороны карабином пристегнута кожаная возжа. Отстегнул карабин и за уздечку спокойно увел этого тяжеловеса. Ни какого сопротивления. Так и привёл в отряд, даже не пытаясь сесть верхом на эту гору мяса. Когда начались заморозки лошадь пустили на мясо.
Это было некоторое отступление от темы.
С неделю прожили в лесу. Иногда по ночам отец наведывался в родной дом. То в огороде что — нибудь нащупает, то горшок или тряпку какую принесёт. Впереди зима, всё пригодится. Немцы в очередной раз делают налёт на наш чудесный дом.
Обшарили, никого. Подожгли все постройки, деревню не тронули.
Вспоминая наш дом, я словно наяву его вижу, каким он был и как вольготно мне в нем жилось. Дом был большой, так называемая «пятистенка». В левой половине, выходящей на шлях и смотрящей окнами на деревню, мы жили. Почему-то одна огромная комната. Хотя учитывая планировки сегодняшнего дня, могло быть не менее трёх комнат. В правом ближнем углу «русская печь» с полатями, где в лютый мороз могло согреться всё семейство. У стен стояли широкие добротные деревянные кровати с балдахинами, изготовленные дедушкой или прадедушкой. Не знаю предназначения этих полотняных, расшитых убежищ на кроватях. Это не современные высокие ажурные изделия, висящие над шикарными спальными местами. Это так, для того чтоб показать какую-то ханскую роскошь. То было что-то другое. Может вместо перегородок в современных домах. А может от мух. Но было это прикольно, в прятки играть хорошо. Стол и стулья тоже ручной работы. В левом переднем углу стояли кросны, и прялка.
Долгими зимними вечерами, при керосинке, мать пряла пряжу и ткала льняное полотно. Которое летом, прямо в конце огорода, в речке Гравка стиралось и на солнце, раскинутое по лугу, отбеливалось. Ну а если требовалось полотно чёрного цвета, тут же красилось. Была там небольшая болотина, где грязь была чёрная словно гуталин. Процесс окрашивания был длительным. Сутками полотно вываливалось в грязи, сушилось, стиралось и снова в грязь.
В дальнем левом углу висела икона в «золотом окладе», окутана расшитыми рушниками. Под иконой массивный комод, ящики которого я как не старался, так и не осилил. По центру, между окон, стоял старинный шкаф с резьбой, коричневого цвета, словно пришелец из другого мира. Вся мебель из натурального неокрашенного дерева, такой же пол и потолок, а это угрюмое темное чудо.
На левой стене, меж окон, висели большие часы в деревянном корпусе с позолотой и блестящими гирями. Каждый час играли какую-то мелодию. Что играли не знаю, с детства «медведь на ухо наступил», так что любая мелодия для меня невоспроизводима. Ещё и потому, что как мать говорила, я родился с молотком в руках. Что-то разобрать или построить это моё прямо с пелёнок. Вот вторая половина нашего дома — для меня настоящий рай. Там была огромная мастерская. Чего там только не было. Инструменты столярные и слесарные. Я там мог целыми днями что-то пилить, строгать, ломать и строить. Жаль не было электричества, керосинка и спички для меня строго запрещены. В Погорелом был детский садик. Как я не хотел его посещать, и мать, не переносившая моих слёз, часто оставляла меня одного на долго дома. Аня и Лёня в школу в Погорелое, мать с отцом на работу, а мы с Потапом дома. Как я любил такие дни! Мастерская на весь день для меня! Сколько раличных травм я там получил не перечесть, но никогда не ныл. К приходу родителей всё зализывал, и даже Потап мне помогал. Если к примеру я расплющил молотком палец, я садился рядом с собакой, давал ему пальчик, он лизал и боль уходила. А сколько перепортил различных вещей, не перечесть. Для какой-то конструкции мне потребовались пуговицы. Вырезал со всей одежды, которую нашёл в доме. Другой раз переломал все металлические ложки. Хорошо были самодельные,( кто их мастерски изготовил не знаю), деревянные. За день однажды разобрал небольшую швейную машинку. Отец привёз в подарок Ане, когда возвращался с Дальнего Востока. Там он некоторое время работал взрывником на шахте в старательской артели по добыче золота. То что и я прошёл по его стопам, наверно наследственность.
И Потап для меня был настоящим другом. Играть с деревенскими мальчишками, мне было не интересно, я любил одиночество. Одному проще что-то придумывать, конструировать, мастерить. На всю жизнь у меня это осталось. Ну а Потап мне не мешал, он молча наблюдал за мной. Мы целыми днями могли провести вместе не ощущая голода. Он был только на голову ниже меня, поэтому он подходил к крыльцу и добросовестно ждал, когда я заберусь ему на спину и поехали. Сотни раз падаешь, Потап ни разу не возмутился. Возвращается к крыльцу и ждёт. Убили гады фашисты!
Жизнь на острове проходила в каком-то приглушенном ритме. Даже разговоры велись в пол голоса. Детям не шуметь, взрослым топить печку только сухими дровами, чтоб не было дыма. Не знаю кто из жителей острова привёл туда пару коров. Смотрел за ними паренёк, скольких лет не знаю, но довольно смышлёный. Проводя все дни в лесу с коровами, он изготовил из бересты себе рыцарский костюм. С ног до головы в берестяных доспехах, на голове шлем в руках меч и щит.
В один из вечеров, когда всё население острова собралось у печки на ужин. Я как на турнике болтался на суку ближайшего дерева, «рыцарь» с шумом продирается сквозь заросли ельника на нашу полянку. Всех как ветром сдуло, рванули кто куда. У меня от страха, руки так сжали сук, что появившийся через какое-то время старец, иногда наведывающий наш лагерь, с большим трудом разжал мою хватку. «Рыцарь», устроивший такой переполох, сам куда-то скрылся. Старец от меня ничего не добился, от страха я потерял речь. Старик положил в печь принесённую в торбе картошку и начал негромко звать людей. Уже и картофель готов, а «партизаны» боятся вылезать со своих укрытий. Собрались уже в сумерках, пастушка искали сутки.
Не долго мы прожили на острове. Начались заморозки, приближалась зима. В один из дней приходит отец и уводит нас в небольшой хуторок, домов в пять или шесть, среди лесов и болот. И название ему было- Западня.Там в одном из домов жила одинокая старушка. Вот отец и договорился с ней, чтоб она приютила нас как своих дальних родственников. В деревушке поверили и вопросов не возникало.
Жизнь была голодная, но зато тепло. Лес у порога, таскаем дрова и хорошо топим печь. Изредка наведывался отец. Принести чего-нибудь съестного, он не мог, видимо у партизан не ломились склады от продуктов.
Хорошо запомнился случай, когда отец принёс зайца. Долго отъедались от пуза. Кусочек зайчатины на чугун литра в четыре, да ещё если ложку муки — объедение. Соли и муки у бабушки небольшой запас был. Хуторок небольшой, вдали от дорог, среди леса. Что-то не припомню чтоб там появлялись немцы или полицаи. Так что жизнь шла по давно установленому укладу, со своими приключениями. В одном дворе меня затянуло в какую-то малотилку, правда чуть-чуть, ручная была, вовремя перестали вращать. Только маленько помяло. В другом давили масло из семян конопли. Вкуснятина! Пальчик подставишь под струйку, а потом сосешь весь день. Ну а если дадут кусочек «макухи», праздник на неделю.
Был случай, когда я пришел домой, как говорится «пьяным в стельку». И это в какие-то неполных шесть лет. Кашмар! На опушке леса гнали самогон. Течет тоненькая струйка, надо отведать. Пальчик под струйку и облизал. Допробовался! Пришел в дом, постоял минуту среди хаты и упал замертво на пол. Переполох в хате. Мать не сообразит что делать, фельдшера то нет. Положила меня на кровать, голосит на всю округу. Хозяйка старушка склонилась чтоб «пошептать», знахарка, и говорит:
— Да он же пьян в стельку и крепко спит.
Дом старушки был крайним на хуторе и почти вплотную примыкал к лесу. В одну из ночей в дверь постучали, мать подумала что пришёл отец и кинулась открывать. Ночь была лунная и на пороге мать увидела троих молодых мужчин, одетых типа казаков, в добротных куртках перетянутых ремнями, на шапках красные ленты нашиты наискось. Лошадей вблизи не было видно. Думала партизаны, оказалось — мародёры! Подсвечивая самодельной зажигалкой забрали всё что было из еды. Было у бабки три курочки, свернули головы. Выгребли почти всю соль и муку. Собрали почти все полотняные сарочки у матери и старухи. Мать после этого дни и ночи ревела, она не рассказывала, но теперь я могу предположить что её тогда изнасиловали. Потому как суд над мародерами был суров. Когда в очередной раз забежал отец мать ему всё рассказала и описала некоторые приметы мародёров. Очень быстро их удалось вычислить. Оказались из ближайшего отряда. Допрос, очная ставка с матерью и расстрел. Довоевались подонки.
Мать боялась, что у мародёров могли остаться такие же друзья и смогут мстить за расстрелянных и снова обратилась к брату чтоб забрал нас в отряд. Братишка снова отказал. Тогда отец принял своё решение и перевёл семью в такой же маленький хуторок под названием Курганок и пристроил к одинокому дедушке. Жизнь продолжается.
К этому времени партизаны настолько допекли немцев, что они принимают решение разгромить все партизанские отряды путем блокады. Для этой операции были привлечены огромные силы. Войска и техника. Партизанские стоянки, очевидно, были хорошо известны. Шпионы, разведка,предатели, как хотите называйте всё было в этой войне.
Как обидно, что в детские годы ни разу не сел с отцом рядышком и не расспросил о его жизни и всё что он мог вспомнить о жизни всех наших родственников в любом поколении. Вот и мои, я думаю читают мои записи без особого интереса. Внучка просит меня, чтоб я составил ей графически или любым другим способом «дерево жизни» нашего рода. Откуда, когда в молодости сам не интересовался. Многих помню по жизни, но имена отдельные оказалось забыл. Что касается войны её это как они сейчас выражаются «не колышет». Обидно.
И вот на хуторе появились немецкие войска. Жителей из домов выгнали. В дома поселилось высшее командование. Кругом огромным табором расположились войска. С чисто немецкой педантичностью, как я сейчас понимаю, начали готовить места для ночлега, для костров и даже туалеты. Ну, это что-то особенное, потому и запомнилось. Чуть в сторонке, на виду, строились козлы в виде пары установленных параллельно букв Х, на эти Х укладывалась толстая палка. Уборная готова к использованию по прямому назначению. Без всякого стеснения, на виду у всех, немец опускал штаны, садился на палку и справлял нужду играя на губной гармошке.
Женщины и старики прятались подальше от немецких глаз. Ну а мне очень хотелось посмотреть на всё происходящее в этом войске. Разожгли костры, открыли свои «ранцы», у наших солдат были вещмешки у немцев — «ранцы». И аж дух перехватило, когда увидел какие красивые цветные баночки и коробочки они достали оттуда. Начался пир, жрут, а у нас по животу слюнки текут. И словно под гипнозом ноги сами идут на этот пир. Увидел один и подзывает:
— Киндер, ком!
И рукой машет. И боязно и хочется. Иду. Берёт, сажает себе на колени. Разворачивает красивую бумажку и даёт мне что-то коричневое. Ням, ням говорит. Такой вкуснятины я наверно и не ел никогда, или забыл? Уминаю за две щеки, а он всё гундосит: — «партизанен,партизанен». Кручу головой слева направо и стараюсь больше съесть, пока не отобрал. Не забрал, дал доесть. Видя, что с малого ничего не добился, опускает на землю и «цурюк».
Пока немчура основательно готовилась сомкнуть кольцо вокруг партизанской базы, партизаны под покровом ночи, соблюдая все меры предосторожности, вышли из кольца через болото со всем оружием и обозом. Расставив мины и растяжки на подступах к лагеру. В бой не вступали, силы несоизмеримы.
Утром налетела авиация, отбомбились и улетели. Отработала своё артиллерия. Со всех сторон двинула пехота. Стреляли, от страха наверно со всех стволов, патрон не жалели. Кольцо сомкнули, вот он лагерь, а партизан ни живых ни мёртвых. Когда через пару суток, те или другие снова остановились на ночлег, немцы были в другом настроении. И когда я смело приблизился к жующему немцу и протянул руку, получил такого «леща», что отлетел на несколько метров. Совсем не тот немец вышел из леса. Злые как псы. Слава богу поели, справили нужду, поспали и ушли, оставив хутор целёхоньким.
Тут я вспомнил, и хочу сделать небольшое отступление и описать немецкий ботинок, который я не только видел у них на ногах, но и имел возможность испытать на собственной попе.
Уже после войны, когда мы жили в местечке Лапичи, у соседских ребят на троих была пара таких ботинок. Каким образом они их раздобыли, не спрашивал. Но лично видел на берегу речки Лапки мёртвого толстого немца в мундире но босиком. Много трупов фашистов не успели закопать. Изготовлены из толстой, добротной кожи. Каблуки подбиты прочной стальной, специального профиля подковой. Кожаная подошва сплошь покрыта специальными толстыми кнопками, которые мы почему-то называли «морозками», урезанная шестигранная пирамида. Жало кнопки имело у острия утолщение, поэтому нам пришлось долго повозится, чтоб извлечь одну и посмотреть как она устроена. Моя идея, я до сих пор страдаю этой болезнью, разбираю всё подряд, чтоб узнать как это устроено.
До конца войны мы жили в Курганке. Голод преследует везде. Сосульку ледяную зимой посасёшь и кажется легче. Одежды нет, а на каток на болото тянет. Там такую карусель «большие» пацаны соорудили, что дух захватывает, когда сидишь в санях, несущимся по огромному кругу с жуткой скоростью. Довольно примитивное устройство, но почему-то в своей жизни, я такого больше не встречал.
На большой ледовой поляне, вбивалась железная ось от телеги. На ось сажали колесо, к нему верёвками крепилась одним концом длинная жердь, ко второму концу жерди крепились санки. Вокруг колеса золой отсыпалась круговая дорожка, чтоб не скользили ноги у тех кто вращает кольями, просунутыми между спицами колеса эту конструкцию. Четверо мальчишек лет по двенадцать могли так раскрутить карусель, что в ушах свистело у того, кто сидел в санях. А если не удержался, то улетаешь скользя по льду в ближайшие кусты. От желающих покрутить конструкцию не страдали, тяжело, зато тепло. Одежонка у всех была, как говорится "на рыбьем меху". На ногах лапти, и если у кого-то находилась газета, намотанная под портянку, ноги не мёрзли, если не промочил в воде. Если промок, бегом домой на печку. Нет, это не лапти, а так пародия.
И снова отступление.
Мать умела плести хорошие лапти. Ну а лапти изготовленные отцом — произведение искусства. Главное заготовить хорошее липовое лыко. Отец до войны по заказу изготавливал лапти. Повседневные — лёгонькие, для косцов или работающих в поле жней. А выходные — это особое искусство: плотные, по луже пробежишь, не промокнут. Подошва в несколько слоёв и даже каблучок.
Хочу признать, что у моего отца были действительно «ЗОЛОТЫЕ РУКИ». Не было в его жизни невыполнимых работ. За что не возьмется — произведение искусства. Осадить косу или топор, изготовит грабли — пушинка, лёгкие, удобные. Казалось бы, а что такое черенок лопаты? А изготовленный отцом — загляденье. И плотник, и столяр, и бондарь и печник — мастер на все руки. С любой техникой был на ТЫ. Даже самогон сварить он умел качественнее других. Нет не баловал, так на спор.
Война войной, а дети есть дети. С утра до вечера улица и не присматривались кто во что одет. Главное чтоб было что надеть зимой в холода. Не сидеть же всю зиму на печке. Поэтому рады были и лаптям, а ещё больше радости принесли бахилы, которые в свободное время отец изготовил в отряде. Расстреляв немецкий грузовик с продуктами, партизаны забрали все что можно было унести, взорвали мотор и удалились. Ночью отец вернулся, видит, что немцы ещё не утащили изуродованную машину и неизвестно каким образом снял одно колесо. Через какое-то время оно было доставлено в отряд и разбортировано. Ему нужна была камера. Вот из неё потом отец и наклеил бахил на всю семью. После этого партизаны считали что раздобыть камеру от автомобиля, это подвиг. Мать шила из тряпья бурки, одевались на них резиновые бахилы и ни вода ни мороз не страшны.
А лето это совсем другая жизнь. Чуть появились проталины — босиком. И с едой проще. Ягоды, грибы, орехи, яйца птиц, а иногда и сами птицы. И совсем не важно утка это или грач. Обмазывали птицу глиной и на угли. Через час пируем, правда без соли. Вместо соли зола, обмакнёшь и вроде посолил. Даже медком иногда баловались, разоряя шмелиные гнёзда.
И снова о войне.
Был случай, когда отец без единого выстрела взял в плен самолёт и двух пилотов. Рано утром он возвращался из какого-то задания. Прямо над головой, чуть не цепляя верхушки деревьев, пролетает, как потом говорил отец, «кашляя» самолёт. Это так он определил перебои в работе двигателя. И через несколько секунд, тишина, явно упал. Отец побежал в ту сторону. Буквально в сотне метров открытая поляна. На поляне две девчушки в защитных комбинезонах пытаются затянуть свою технику в кусты. Чтоб не пугать девчат, отец оставляет свой автомат и взяв прутик, покашливая выходит на поляну. Как по команде девчата выхватывают свои револьверы. Отец поднял руки и говорит:
— Свои!
Предложил помощь и втроем взяв за хвост, утащили под кроны деревьев. Вовремя. Над поляной пронеслись два немецких истребителя. Буквально через минуту вернулись, сделали круг над поляной, рубанули из пулемётов, и улетели. Пули легли далеко от самолёта.
Укрыв самолёт ветками, отец предложил лётчицам идти в отряд. Оставлять свой самолёт без присмотра они не согласились. Одна идёт в отряд, другая остаётся караулить. Караульной отец оставил свой ППШа. Пока шёл ремонт самолёта, и готовилась полоса для взлёта, отец прикомандированный к лётчицам, выбрав свободное время, решил показать самолёт детям.
Это был как я сейчас понимаю был У-2, или Р-2. Две открытые кабины, в которых нам по несколько минут удалось посидеть. Впечатления неописуемы. И те несколько километров по лесным тропам мы пробежали не чувствуя ни какой усталости.
Лето 1944 года. Бродим по лесу, собирая землянику. Вдали на просеке, ведущей в сторону партизанской базы, слышим какой-то непонятный шум. Притаились в кустах, ждём. Видим по просеке приближается тройка лошадей, запряженная в самую настоящую панскую карету. А в ней три красавца военных при погонах и орденах во всю грудь, да пару партизан на передке с красными лентами на шапках. Как потом оказалось партизанская разведка везла в отряд фронтовую. Дома рассказали, женщины плакали от радости. Вскоре произошло соединение партизан и армии.
Война ушла на запад, куда идти нам?
Возвращаться на пепелище в Аминовичи или оставаться на хуторе? Вопрос решил отец, приехав на хутор на партизанской телеге. Большинство партизан влилось в регулярную армию. Отца отправляли возглавить Лапичский сельсовет. Распрощались с хуторянами, уселись на телегу и в путь. Мы втроём в телеге, отец и мать идут рядом. Где-то на лесной дороге, километрах в десяти от Гродянки, раздалась короткая очередь из автомата. Пули прошелестели в листве выше голов. За секунду мы лежали в придорожной канаве. Отец, прихватив свой ППШа, скрылся в лесу.
Сделав приличный крюк, отец обошёл стрелка, и подкрался сзади. Немец с автоматом, но без каких либо знаков отличия лежал, посматривая на телегу. Когда отец неожиданно дал команду встать, он вздрогнул, тихонько поднялся, оставив свой автомат на земле. Худой, заросший щетиной, взглянув отцу в глаза и заплакал. Что-то начал тараторить и жестикулировать руками. Отец понял одно, что немцу хочется кушать. У самих только буханка хлеба и ничего более. И стрелял он поверх голов, из расчёта что мы убежим, а он в телеге чем-нибудь поживится. Не знал немец что ли, война многих довела до голодухи. Отец всё же отрезал ломоть хлеба, хотя и немец, но человек. Как он бедный старался расцеловать руки отцу и матери. Снял с руки какие-то часы и отдал отцу. По- моему они так и провалялись, то ли были неисправны, то ли отец брезговал их носить.
Двинули дальше. У нас в плену настоящий немец и автомат. Немец со слезами на глазах ел хлебную корку и понуро плёлся сзади, отставая всё больше от телеги. Темп лошади ему явно был не по силам. Отец притормозил лошадь и посадил немца сзади на телегу. Так мы добрались до Гродянки. Рабочий посёлок, власти пока никакой, немца передать некому, но нашлись знакомые которые нас вместе с немцем хорошо накормили. Отдохнув, продолжили путь на Погорелое. Немец приободрился, не стал садится в телегу, пошёл пешком. Правда не надолго ему хватило сил, снова начал отставать. Пришлось лошадке взять его истощенное, худое тело на свои лошадиные силы.
В Погорелом снова остановка. Немца отец сдал в сельсовет, который практически ещё не работал. Брать не хотели. Но отец указав на своё оружие, заставил и сказал, что сообщит в Осиповичи. В Погорелом много знакомых, в основном женщины, опять угощали и даже положили в телегу кое-что с собой. Мир не без добрых людей.
И вот родные Аминовичи. От построек ничего не осталось, сгорело даже гумно, стоявшее вдали от основных построек. На пепелище остов печи с упавшей трубой дымохода. Заросший бурьяном огород с высохшей грушей.
В Аминовичах, у родственников, прожили несколько дней, пока отец ходил в Лапичи, к своему новому месту работы. Там ему посоветовали поселится в пустующем еврейском доме. В живых из хозяев никого не осталось сказали соседи. Это отца и подвело. Но это уже другая история моей жизни...
Николай Семко