Исповедь партизана

Командир партизанского отряда имени Калинина Анатолий Олейник трижды представлялся к званию Герой Советского Союза. Трижды было отказано. Ведь он сын «врага народа».

Анатолий Олейник

После диверсии на Минском авторемонтном заводе был схвачен СД и приговорен к публичному расстрелу. Во время доставки к месту казни — бежал. На личном боевом счету А.М.Олейника — вражеские эшелоны, пущенные под откос, сотни боев, засады и диверсии.

Фашисты за поимку командира партизанского отряда объявили награду — 50.000 марок и хутор с наделом земли.

Награжден орденом Боевого Красного Знамени, тремя орденами Отечественной войны I степени, медалями. Четырежды ранен и дважды контужен.

«Столько лет прошло, а я и теперь проклинаю, что ни партия, ни правительство не подготовили народ к партизанской войне», — зло и мрачно заметил мой собеседник.

Затем пояснил, что еще с гражданской войны велась подготовка к партизанской и диверсионной борьбе на территории западных военных округов. О размахе дела можно судить по следующим данным. В БССР подготовили шесть партизанских отрядов численностью каждый от 300 до 500 человек. Кроме того, в приграничных городах и на железнодорожных узлах были созданы и обучены подпольные диверсионные группы. На тайных складах под землей заложили 50 тысяч винтовок, 150 пулеметов, много боеприпасов и минно-взрывных средств... Но в 1933 году победили сторонники теории войны на «чужой территории». В ходе репрессий против военных 1937 — 1938 гг. склады были ликвидированы, а множество «стволов» иностранного производства выброшено как лом. Все, кто имел отношение к подготовке малой войны, были репрессированы в 1937-м. А это были не десятки, а тысячи хорошо обученных, законспирированных профессионалов. Каждый такой человек стоил роты. Ведь они знали местность, людей, имели оружие и возможности проводить диверсии скрытно и эффективно.

В 1941-м, когда немцы оккупировали Белоруссию, всему пришлось начинать учиться с нуля, за все промахи платить кровью и жизнями.

Диверсия

Меня, совсем неподготовленного, неоправившегося от ран, слабого и дохлого, послали уничтожить авторемонтный завод в Минске... Дали две шашки тола, два взрывателя и кусок бикфордова шнура. Вот и вся подготовка. Не объяснили ничего... Шурка Родин и Коля Дудник переоделись полицейскими и завезли на машине в Минск. Сдали толстому начальнику охраны завода, представив электриком. Я его гнусную рожу со шрамом на всю жизнь запомнил.

Двумя шашками завод не уничтожишь, даже дураку ясно. Прошло два дня, а мне тол не везут... У немцев часто ломались в машинах рессоры, перегруженные шли по нашим разбитым дорогам. Вот немцы и использовали наш завод для ремонта своих грузовиков. При входе в цех работала кузница. Вентиляции никакой, хотя два больших вентилятора стояли. Дым, угар страшный. Немцы пленных не жалели.

Ночевать завезли в сторону автозавода. Переночевали, а утром на завод. В обед привезли баланду и всех выгнали на улицу есть... Я был в недоумении, меня не обучили подпольному и диверсионному делу. Как взорвать все станки — ведь это самое главное на заводе. Охрана небольшая, а территория колючей проволокой огорожена. Рядом сожженная кондитерская фабрика «Коммунарка». Голодные военные, рискуя жизнью, туда лазили. Иногда везло, находили на пожарище бочки с патокой... На второй день, когда немцы всех выгнали, начальник охраны приказал мне отремонтировать один вентилятор. А я не знаю, что делать... Додумался включить все станки, а потом открыл щиток, вырвал один предохранитель и ушел. Немец выезжал за ворота, а я за ним... Но далеко уйти не смог. Откуда-то появились два немца, которые меня и задержали. Привели на завод, а там уже шум и стрельба. Гарь, копоть, все моторы в станках и погорели.

Как он меня, гад, бил, тот толстый немец...

Он и стрелял в меня, я блеск дула навсегда запомнил. Вывели во двор, дали лопату и приказали рыть могилу. И пока я копал, немец меня бил. Он говорил, что воевал в Испании, и даже крест показывал. Требовал, чтобы я признался, что специально спалил моторы. Я отказывался. Объяснял, что шел с завода поесть. Наверное, он бы меня там и прикончил, но приехала легковая машина. Начальник охраны не пошел, а побежал к своему начальнику. Потом вернулся и через переводчика сказал, что меня приказали показательно расстрелять перед пленными. Закинули меня, чуть живого, в кузов машины, тент опустили и повезли. Два немца молоденьких конвоировали. Приехали на улицу Якуба Коласа, где сейчас воинская часть. Тогда там был огороженный колючей проволокой лагерь для военнопленных. Завезли на территорию и оставили стоять возле часового у ворот. Один пошел докладывать коменданту, а тот, который за рулем сидел, — вернулся в машину. Стою и не знаю, что делать? Вдруг пригоняют колонну военнопленных. Часовой принялся их пересчитывать... Я пристроился к военнопленным и пошел. Метров через сто увидел кирпичный туалет. Заскочил в тот разломанный туалет, залез по доскам под черепичную крышу и лег. Смотрю в щель: немцы забегали. Большую колонну остановили, построили и давай осматривать всех. А в лицо меня только двое немцев и знали.

Пролежал до позднего вечера. Голова кружится, тело побитое болит... Слез и к сараю кирпичному пошел, а там недалеко вышка и часовой. Дальше, за колючей проволокой, сектора, где разные пленные. Неподалеку от сарая — яма большущая, метров пятнадцать в длину, широкая. Я подошел, а там трупы свалены. И такой запах тяжелый. Я лег в эту яму, а куда деваться, и пролежал до утра. Утром начали немцы ходить, кричать. С вышки меня было видно. До вышки метров сто... Днем человек пять пленных притянули повозку, а на ней трупы. Они ездили по секторам и собирали тех, кто ночью и утром умер. Когда начали тележку разгружать, я зашевелился и попросил пить. Они подумали, что привезли меня в прошлый раз. Вытянули, дали попить. От них я и узнал, что тут и рабочие лагеря, и нерабочие. Они меня завезли в рабочий сектор. Сказали ложиться на нары и никому ничего не говорить. В обед приехала солдатская кухня. Начали давать баланду. У всех какие—то баночки были, а у меня ничего. Я пилотку взял и мне туда немного влили. На второй день приказали собираться на работу. Вывели из сектора и построили по трое. Все в гражданской одежде, а я в военной. Меня выгнали, на работу не взяли. На следующий день я за кусок хлеба выменял себе комбинезон. Пилотку спрятал. Загнали нас на железную дорогу, рядом с Кальварийским кладбищем, заставили таскать шпалы. Мы уже договорились между собой, сколько человек будет убегать, а остальные должны помочь. Насобирали разных значков, эмблем, кубиков и понесли охранникам. Они это коллекционировали как трофеи, обсуждали, менялись друг с другом значками солдатскими... В это время я и перешел через пути, заскочил во двор. Опять в туалет дощатый спрятался и через щель наблюдаю. А мысль такая, что если словят, то скажу, что по нужде отошел. Да никто и внимания не обратил. Вышел, обогнул кладбище, а потом двинулся к вокзалу.

Вот так я и убежал...

На явочных квартирах

Как-то летом 1943 года прилетел самолет и сбросил груз, а потом пришла радиограмма. От нас требовалось усилить работу по уничтожению гауляйтера Кубе, да и Геббельс «разбрехался», что у немцев скоро будет новое оружие. ГРУ уполномочило нас навести справки и разведать, что за оружие такое хваленое. Я сам тогда пошел в Минск на встречу с Яковом Петровичем Филоновичем, руководившим подпольными группами. Минск был разбит на пять районов, и за каждый отвечал человек, которому подчинялись двойки, тройки подпольщиков, с которыми он работал. Разведданные собирались, обобщались, обязательно перепроверялись, а потом передавались в Москву. Как всегда, все требовалось сделать быстро и качественно. Чтобы идти в Минск, надо привести себя в порядок: чтобы дымом не воняло, побриться, постричься, чтобы на человека быть похожим. Явочная квартира находилась в районе товарной станции, там, где сейчас завод медпрепаратов. Рядом — людный центральный базар. Походил я по нему, понаблюдал. Все спокойно. Подхожу к нужному дому, а из него полицаи выводят нашего связного и дом поджигают. Я — на улицу Московскую, а там две машины с немцами. Убегаю, а они кричат, чтобы я к ним подошел. Еле скрылся...

На следующей явочной квартире связного не оказалось — это уже на площади Свободы. Дом стоял рядом с церковью, а возле моста полицейский участок. Самые злые полицаи там и служили, те, которые гетто охраняли. Да, я еще на Червенский рынок сходил, там наш связной сидел — Филипп Кулик. В определенные дни мы с ним встречались, но и его не было на месте. Начинался комендантский час. Пришлось идти на явочную квартиру, расположенную на улице Добролюбова. Хозяйкой была Нина Чайковская. Двинулся я через задрипанный Комаровский базарчик. Бреду по малолюдной улице, вдруг открывается калитка, вываливается пьяный полицай с бутылкой и стаканом. Он ко мне, а я от него и кричу через плечо, что меня шеф ждет. Он за мной погнался с криком: «партызан». Заскочил я к Нине Чайковской, прошу, чтобы скорее меня прятала. Она меня схоронила в тайнике за собачьей будкой. К счастью, ее квартиранта, немецкого офицера, в тот момент дома еще не было. Тут прибежали пьяные и злые полицаи, и постоялец как раз вернулся ночевать. Он накричал на пьяных, и те смылись. Потом наша связная рассказала, что накануне неподалеку задержали партизана в форме полицейского.

До Якова Филоновича удалось добраться только через два дня. Передал ему указания из Центра, а дальше он действовал со своими подпольщиками.

Священник

В одном из своих отчетов, мы сообщили в Москву, что с нами работает священник Слабухо Яков Федорович. Служит в церкви в деревне Поречье. Фашистов в своих проповедях называет супостатами. Мельком написали. Но вскоре самолетом вместе с грузом боеприпасов прислали нам из Москвы Библию и грамоту от Патриарха, чтобы мы вручили священнику. Собрались командиры соседних партизанских отрядов, с которыми мы делились полученным грузом. Вот тогда и решили торжественно вручить священнику подарок из Москвы. Приехали к нему, а он ребенка крестит. Подождали, пока он закончил обряд, а после передали подарки. Священник отнесся к визиту партизанских командиров очень благосклонно, а матушка даже стол по такому поводу накрыла.

Связь же с ним установили случайно. 10 мая 1942 года ГРУ прислало много боеприпасов. Их надо где-то спрятать, ведь отряд на месте не сидел, решили для тайника использовать деревенское кладбище. Ночью выкопали могилку и спрятали ящики с толом и патронами. Через пару дней, встретив нас, священник сделал выговор, что мы без Бога, не по-христиански похоронили человека. Оказывается, он все видел, жил напротив. Мы пообещали, что больше так делать не будем, и впредь всегда звали батюшку. А гибло партизан много... Бои шли почти каждый день. На том кладбище в Поречье похоронены молоденькая девочка Валя Плятнер, которая со всей семьей пришла из гетто в отряд, командир роты, которому осколок снаряда попал прямо в висок, Кесарев и его сын... Много там партизан лежит.

Однажды я с партизанами попал на проповедь в церковь и заслушался, как хорошо и убедительно рассказывал деревенский священник про отвагу солдат в войне с Наполеоном. Я подумал, что вот было бы здорово, если бы комиссары так умели говорить с бойцами, с народом. И дьякон Гуринович, который с ним служил, сильно нам помогал. Они со священником привозили партизанам даже из Пуховичей оружие, спрятав его под разобранным иконостасом.

А на Пасху отец Яков собирал яйца, мед, булки, и все это матушка приносила раненым в госпиталь.

В 1944-м началась блокада партизанских бригад. Перед самой операцией «Багратион» немцы поймали в Поречье нашего разведчика Леню Силко.

Власовцы, а их было много, жестоко лупили мальчишку палкой по пяткам, но он молчал. Тогда пришел священник и начал просить, чтобы Леню отпустили, стал объяснять гадам, что это не партизан, а местный житель. Старого священника власовцы до полусмерти избили и бросили прямо на пыльную дорогу...

В конце войны партизанские командиры написали представление на награду и обратились к Пономаренко.

Так священник Яков Федорович Слабухо получил медаль «Партизану Отечественной войны» I степени.

Предатели

Нас убивали, вешали, стреляли, сжигали в домах, а потом еще придумали травить. В минском СД подготовили предателя по фамилии Матросов. Он служил в полиции, в том самом участке, в доме возле Немиги. Принимал участие в убийстве евреев. Вот его и направили в наш партизанский отряд. Вначале он втерся в доверие к одной партизанской семье, а с их помощью оказался в лесу. Пробыл месяц в карантине, а потом перешел в строевой взвод. В это время вернулась группа из рейда по западной части Белоруссии. Приходит один боец в штаб и сообщает, что в нашем отряде — полицай. Говорит, что он его узнал. Начальник особого отдела Гриша Кузобеев, бывший милиционер, начал Матросова «копать». Тот признался, что заслан немцами, чтобы отравить пищу и колодец. Возле кухни-то охраны никогда не было. Обыскали Матросова до нитки, но яд не нашли. Нажали на гада — тут он и признался, что яд должна принести жена. Мы выставили секретные посты и стали ждать. Пришла красиво одетая женщина, в темно—синем пальто. Мы устроили ей очную ставку с мужем, но она не признается. Тогда ее раздели. В пальто были вшиты деньги: немецкие, оккупационные, советские и золотые монеты. Нашли и несколько ампул с ядом. Деньги, предназначенные для подкупа партизан, сдали в фонд обороны. Ее расстреляли. Из пальто хлопцы сшили себе кубанки. Ох, красивые. Сами синие, а верх красный. ...А вот Матросова связали и повели перед строем. У каждого партизана спрашивали, что с этим гадом делать? Одни говорили расстрелять, другие — повесить, третьи предлагали зарезать... В кустах рядом с болотом расстреляли.

Ампулы с ядом забрал себе наш врач Костюк Андрей Семенович. Он и придумал, как их с толком использовать. Партизаны часто болели чесоткой. Противная болезнь. Тело раздирается от зуда, терпеть невозможно. После бани, где мы вшей и блох травили-гоняли, доктор разведенной до нужной консистенции сулемой каждого партизана смазывал. Средство оказалось очень эффективным.

Немцы придумали забрасывать к партизанам своих диверсантов. Готовили их в Германии. Вместе с туберкулезными пленными везли по дороге Минск — Бобруйск. Недалеко от станции Руденск устроили ночью побег. Через пару дней пришли в отряд трое пленных, бежавших той ночью с поезда. Наш «особист» после Матросова был начеку. С особой тщательностью взялся их проверять. По нескольку раз вызывал каждого. Нашлись нестыковки, и в конце концов один признался, что он из спецшколы, подготовленный для диверсии. Мы тут же сообщили в другие бригады, куда тоже пришли бежавшие пленные. Вот так и раскрыли большую группу диверсантов.

Жена

А что про нее рассказывать... Очень красивая девушка. До войны училась в физкультурном техникуме. На втором или третьем курсе даже в Москву ездила на спортивный парад...

Судьба у моей Евы такая. В 1932 году, во время страшного голода на Украине, ее семья, а это родители и семь дочерей, приехала в Белоруссию. Устроились работать в колхозе «Русиновичи» под Самохваловичами. Родители работали, а дети учились и тоже работали.

Ева с однокурсниками копала в Минске Комсомольское озеро. 22 июня должны были его открыть, а тут началась война. Все ее сестры приехали к родителям. Во время оккупации немцы начали собирать людей, чтобы в Германию гнать. Выбирали молодых и здоровых. Знакомая, которая работала в волости, успела предупредить, что Ева и ее сестра Шура в списках. Сестры уже до этого были связаны с партизанами и подпольной группой из Узды. Даже оружие у них было. Они и решили убегать. В это время в их деревне оказался мой командир взвода Миша Силко. Шура, Ева и еще два хлопца из деревни собрались в партизаны. Уговорили моего взводного. Тогда в нашем отряде были только мужчины. Не военное это дело — девочки в отряде...

В деревне Теребель мы устроили засаду. Ранняя осень, мороз... Слышим — идут. По мерзлой земле громко колеса стучат. Мы обрадовались, что немцы на подводе едут. Приготовились. Слышим — не по-немецки говорят. Значит, полицаи. А когда совсем близко подъехали, то мы и голоса женские разобрали, и голос Мишки Силко.

Я тогда, как глянул на нее, а на ней светлое пальтишко и бурочки на ногах, а на плече винтовка, да еще со штыком. Винтовка в полтора раза больше, чем она сама. Дивлюсь на вояк с винтовками и говорю: зачем ты, Мишка, мне их привел, что я с ними делать буду? А он мне и говорит, чтобы я сам попробовал их убедить не идти в партизаны. Ну, ясное дело, ничего у меня не получилось.

Пришли в отряд. Зима, а спали на улице. Постелили девчонки еловых лапок и легли на них ночевать. Отдал я тогда свой полушубок младшей из сестер. Ни на кухню, ни в хозяйственный взвод не идут. Только воевать рвутся! Я когда уходил на операцию, то Шуру брал, а Еву оставлял в отряде, ей и восемнадцати не исполнилось. Ох как она на меня злилась! Потом она попала в диверсионный взвод и на железную дорогу стала ходить. Однажды ее ранило, пуля грудь пробила, навылет прошла. Вылечилась Ева и опять в строй вернулась. Стала командиром разведывательно-диверсионной группы. У нее на счету и эшелоны, пущенные под откос, и походы в Минск на разведку.

А женились мы в 1945 году, хотя я на нее давно глаз положил. Да не хотел портить жизнь... Хоронили ведь мы не только мужиков, но и девушки гибли на заданиях...

После партизанского парада я ей предложил пожениться. Так что с 1944-го вместе. Она награждена орденами Красного Знамени и Отечественной войны, медалями...

А стреляла она лучше меня даже из нагана.

Про каждый документ, про маленький черно-белый фотоснимок Анатолий Михайлович может рассказывать часами. Он помнит войну, которая выпала на его молодость, помнит и молодость, которая переплелась со страшной войной...

Автор: Владимир Степан